Мюррей Букчин
Вне всякого сомнения, идеологический индивидуализм не исчез за время этого периода общественных волнений. Немаленький анархо-индивидуалистичекий контингент, особенно в англо-американском мире, вдохновлялся идеями Джона Локка, Джона Стюарта Милля и даже самого Штирнера. Анархистское сообщество заполонили доморощеные индивидуалисты разной степени либертарности. На практике, анархо-индивидуализм привлекал именно индивидов, от Бенждамина Такера в США, последователя своеобразной версии свободной конкуренции, до Фредерики Монтсени, Испания, которая чаще, чем нет шла вразрез со своими штирнерианскими принципами. Несмотря на декларирование причастности к анархокоммунизму, ницшеанцы, подобные Эмме Гольдман, оставались близки по духу индивидуалистам.
Едва ли анархо-индивидуалисты пытались влиять на зарождающийся рабочий класс. Они выражали свой протест в исключительно личной форме: пламенными брошюрами, возмутительным поведенем и декадентным способом жизни в Нью Йорке, Париже и Лондоне – культурных гетто конца 19-го века. Как правило, индивидуалистский анархизм проявлялся в богемном способе жизни, наиболее заметном в требованиях сексуальной свободы (“свободной любви”) и жаждущим иннований в искусстве, поведении и одежде.
И только во времена суровых социальных репрессий и полной общественной пассивности анархо-индивидуалисты стали в авангарде либертарной активности – и то, в основном, в роли террористов. Анархо-индивидуалисты в Испании, Франции и США совершали террористический акты, которые дали анархизму репутацию жестокого и зловещего заговора. Чаще всего ставшие террористами люди были не либертарными социалистами или коммунистами, а отчаявшимися мужчинами и женщинами, которые использовали оружие и взрывчатку как “пропаганду действием” – протест против несправедливости и филистерства своего времени. Чаще, однако, индивидуалистский анархизм проявлял себя в культурно вызывающем поведении. Оно получило достаточное распространение в анархизме, чтобы отсечь его связи с публичной сферой.
Сегодняшний реакционный социальный контекст хорошо объясняет крайне важный феномен евро-американского анархизма – распространение индивидуалистского анархизма. Тогда как даже уважаемые формы социализма отступают от принципов, которые могут кому-то показаться радикальными, проблемы способа жизни опять заменяют социальные действия и революционную политику анархизма. В традиционно индивидуалистически-либералильных США и Британии, 90-е ознаменовались распространением мнимых анархистов и анархисток, которые, несмотря на свою пламенную радикальную риторику, культивировали новоявленный анархо-индивидуализм, который я буду называть анархизмом образа жизни. Будучи поглощенным эго, его унилальностью и многообразностью концепций сопротивления, это течение разрушало социалистический характер либертарной традиции. Анархизм, не меньше чем марксизм и другие социализмы, может попасть под сильное влияние буржуазного окружения, с которым он якобы борется. В результате этого влияния, обращение “вовнутрь” и нарциссизм поколения яппи оставили след на многих декларативных радикалах. Отражением социальной реакции на евро-американском анархизме в последние два десятилетия являются: ситуативный авантюризм, личная бравада, отвращение к теории, странным образом похожее на антирациональные предрассудки постмодернизма, прославление теоретической непоследовательности (плюрализма), аполитичная и антиорганизационная приверженность воображению, желанию и экстазу, эгоистичная очарованность повседневной жизнью1.
По словам Катинки Мэтсон (Kаtinka Mаtson), составительницы сборника техник личного психологического роста, в 1970-х годах произошло “удивительное изменение в нашем восприятии себя и мира. “Шестидесятые”, продолжает она, – “прошли под знаменем политического активизма, Вьетнама, экологии, тусовок, коммун, наркотиков и тому подобного. Сегодня же мы обращаемся к себе: мы ищем самоопределения, самоусовершенствования, личного успеха и личного же просветления”. Составленный для журнала “Psychology Today” отвратительный бестиарий Мэтсон включает в себя техники от акупунктуры до И-Цзин, семинаров Эрхарда и рефлексотерапии. Оглядываясь назад, она вполне могла бы включить в свой сборник самопознанческих наркотиков и руководство по анархизму образа жизни, тоже продвигающему идеи индивидуальной автономии, а не свободы общества. Психотерапия и ее порождения культивируют ориентированное вовнутрь “Я”, ищущее автономии в пассивном психологическом состоянии эмоциональной самодостаточности, а не в свободном, включенном в общество “Я”. В анархизме образа жизни, как и в психотерапии, эго противопоставляется коллективу, субъект – обществу, личное – общему.
Эго, а точнее – его инкарнация в разных стилях жизни, стало идеей фикс многих анархистов после 60-х годов, потерявших связь с потребностью в организованном, коллективистском, программном сопротивлении существующему общественному порядку. Бесхребетные “протесты”, непонятно куда идущие авантюры, отстаивания прав и сугубо личная “реколонизация” повседневной жизни осуществлялись параллельно с психотерапевтическими, Нью-Эйджевскими, самоуглубленными занятиями заскучавших бэби-бумеров и представителей поколения Х. То, что сегодня все чаще выдают за европейский и американский анархизм – это интроспективный персонализм, очерняющий принципы социальной ответственности, групповая психотерапия под названиями вроде “коллектив” или “аффинити-группа”, образ мышления, высокомерно насмехающийся над структурой, организацией и привлечением общественности, детская площадка для инфантильных шалостей.
Многие анархисты, сознательно или нет, следуют подходу Мишеля Фуко – “личному восстанию”, основанному на неоднозначной и прямо всеобъемлющей критикой власти, вместо того, чтобы стремится к социальной революции, основанной на требовании институциального наделения властью угнетенных, в форме ассамблей, советов и/или конфедераций. Эта тенденция рассматривает перспективу социальной революции как “невозможную” или “воображаемую”, таким образом подрывая самые основы социалистического анархизма, и анархо-коммунизма. И в самом деле, Фуко считает, что “сопротивление никогда не находится вне власти… Так что не может быть одного [читай: всеобщего] места великого Отказа, никакой силы бунта, источника всех восстаний или чистого закона революционности”. Таким образом, сопротивление попадает во всеобъемлющие объятия власти столь колоссальной, что становится совершенно многообразным, мы тщетно дрейфуем между “одиночеством” и “буйством”. Его извилистые идеи сводятся к тому, что сопротивление обязательно должно быть в форме постоянно существующей герильи, которая неизбежно понесет поражение.
Анархизм образа жизни, как и индивидуалистский анархизм, пренебрегает теорией, создавая мистические и примитивистские ответвления, обычно слишком размытые, интуитивные, даже антирациональные для прямого анализа. Они скорее симптомы, чем причины общего сдвига к освящению личности как убежища от существующего общественного беспокойства. Тем не менее, у в основном персоналистских течений анархизма есть некоторые размытые теоретические основы, поддающиеся критическому рассмотрению.
Их идеологическое происхождение в основном либеральное, основанное на мифе о полностью автономном индивидууме, чье требование личной независимости подкрепляется аксиоматическими “естественными правами”, “имманентной ценностью”, или, на более утонченном уровне, кантианским трансцендентным эго, порождающим всю познаваемую реальность. Эти традиционные взгляды выходят на поверхность в “Я”, или эго, Макса Штирнера, которое делит с экзистенциализмом тенденцию поглощать в себя всю реальность, как если бы вселенная потакала выбору эгоистичного индивида2.
Более современные работы об анархизме образа жизни обычно обходят стороной штирнерианскую концепцию “Я”, однако оставляют ее эгоцентрический акцент, склоняясь больше к экзистенциализму, переработанному ситуационизму, буддизму, даосизму, антирационализму и примитивизму, или даже ко всем вышеназванным течениям в разных вариациях. Их общим местом выступает, как мы дальше увидим, пьянящее возвращение к догрехопаденческому эго, расплывчатому и даже инфантильно нетерпеливому, предшествовавшему истории, цивилизации и развитой технологии, возможно – даже языку. Тем же образом, эти течения вскормили далеко не одну реакционную политическую идеологию прошлого века.
1. Несмотря на все свои недостатки, анархистская контркультура ранних 60-х годов во многих случаях проявляла себя крайне политической и выражала такие понятия, как желание и экстаз в по-настоящему социальной форме, часто высмеивая персоналистские тенденции последующего поколения Вудстока. В вырождении Дилана от “Blowin’ in the Wind” до “Sad-Eyed Lady of the Lowlands” прослеживается трансформация “молодежной культуры”, как ее сначала называли, от рождения движений за гражданские права и мир до Вудстока и Альтамонта, где акцент стоял уже на сугубо потворствующей себе форме “удовольствия”.
2Философское происхождение этой концепции эго прослеживается через Фихте к Канту. Взгляды Штирнера на эго – это всего лишь грубая мутация кантианского, и, в частности – фихтеанского эго, отмеченного бахвальством, а не пониманием.
