Сегодня, 14 июля прошел суд по поводу условно-досрочного освобождения нашего товарища Александра Володарского. Согласно решению Ирпенского суда Блогер и общественный активист должен выйти на волю 22 июля. С чем мы и поздравляем Александра.
В сентябре 2010 года суд приговорил Володарского к одному году ограничения свободы за акцию против цензуры в заведении открытого типа. Апелляционный суд оставил приговор без изменений, и с 1 марта 2011 года Александр Володарский начал отбывать заключение в Ирпенском исправительном центре №132 – где было записано это интервью для ресурса “Ліва”. В нем арестант рассказывает о своем взгляде на современную культуру и необходимость защиты прав заключенных. Именно его идеи о формах защиты прав трудящихся, которые находятся в тюрьме, и положены в основу концепции деятельности Автономного Союза Трудящихся.
– Саша, что можно сказать в общем об украинской тюремной системе – исходя из личного опыта пребывания здесь и в СИЗО?
– Что эта система изначально не предназначена для исправления тех, кто совершил так называемые преступления. Это попытка каким-то образом от них избавиться, скрыть их существование от остальной части общества. Это отнюдь не инструмент для ресоциализации людей с целью их возвращения к новой жизни. Наоборот, тюремная система служит для того, чтобы отгородить людей от нормальной жизни и не пустить их обратно.
– Насколько изолированными ощущают себя люди в местах ограничения свободы – в сравнении с «закрытой» тюрьмой?
– В отличие от СИЗО, тут гораздо меньшая изоляция. Есть возможность свободного общения внутри этой колонии, можно делать легальные телефонные звонки по таксофону – хоть это и очень неудобно. Ключевая разница между местами ограничения и местами лишения свободы – это именно неограниченные свидания и разговоры по телефону.
– Изоляция в тюрьмах ужесточается. Департамент исполнения наказаний рекомендует сейчас ввести дополнительные меры наказаний в виде ограничения свиданий и ограничение передач для тех, кто нарушает правила – то есть, тем, кем по тем или иным причинам недовольна администрация.
– Говорят, что такие ограничения уже сейчас активно практикуются в местах лишения свободы. Нередко администрация не пропускает передачи и ограничивает время свиданий. Я слышал подобные истории.
– Этот более мягкий режим хоть как-то способствует интеграции человека в нормальную жизнь – ведь люди здесь не так оторваны от общества, как в тюрьме?
– Да, условия в местах ограничения свободы гораздо лучше, чем в местах лишения свободы. Это очевидно. Но, опять же – сюда, как правило, попадают люди, отношение которых к закону уже сформировалось в местах лишения свободы. И они просто досиживают остаток срока, чтобы потом вернуться к привычному образу жизни. Если бы система ограничения использовалось более широко, постепенно заменяя собой систему лишения свободы, можно было бы говорить о какой-то ее эффективности – или неэффективности. Но сейчас это просто придаток к системе лишения свободы, и отчасти такой себе экспериментальный проект. Насколько я знаю, ограничение свободы в Украине существует с 2004 года. До сих пор не прописаны и не проработаны основные законы, которые регламентируют его функционирование. Есть много абсолютных заимствований из системы лишения свободы – скажем списки запрещенных предметов, которые одинаковы и тут и там, запрет на мобильную связь и интернет.
– Можно ли указать на основные нарушения прав человека, которые наиболее распространены в местах лишения и местах ограничения свободы?
– Если говорить о местах лишения свободы или о СИЗО – это, в первую очередь, плохое медицинское обслуживание или его отсутствие, недостаток спальных мест, холод и антисанитарные условия. Имеют место и избиения, санкционированные администрацией. Как правило, это происходит с теми, кто нарушает порядок и помещается в изолятор. В изоляторе и перед изолятором часто бьют – это распространенная практика и в местах ограничения свободы тоже. И если человеку грозят еще одним тюремным сроком, он обычно сам предпочитает не жаловаться на побои.
Стоит отметить, что бьют не только заключенных. Если охрана встречает за забором какого-то подозрительного человека, подозревая, что он перекинул через забор внутрь что-то запрещенное, то его тоже могут жестоко избить. Не так давно возле одного из лагерей нашли труп человека, который занимался перебросами – а потом исчез.
Еще одно распространенное нарушение, к которому все до такой степени привыкли, что уже и нарушением его не считают. Это условия тюремного труда – на производстве и на каких-то выездных работах. Отсутствие спецодежды, отсутствие какой-либо техники безопасности .
– А кто получает прибыль от труда лиц, находящихся в местах ограничения свободы?
– Тут есть свое собственное производство, все доходы от которого непосредственно идут на счет колонии. Вообще, насколько я знаю, места лишения свободы и места ограничения свободы пытаются перевести на самообеспечение, в одночасье превратив их в коммерческие предприятия, которые используют дешевую рабочую силу. Кроме того есть и частные фирмы, которые просто арендуют здесь помещения для оборудования и используют труд заключенных.
Расчет за эти работы идет через инкассацию колонии. За каждым из заключенных закреплен счет, на который ему начисляют зарплату. И, насколько я знаю, все получают минимальную зарплату – 980 гривень Причем, из этих денег у них вычитается оплата за коммунальные услуги, вычитается от 300 до 400 гривень за питание в столовой – причем независимо от того питаемся ли мы там, или отказываемся от этого питания.
– А люди работают добровольно? Например, на частных фирмах, о которых ты говорил.
– В принципе, большинство работает из-за того, что работа предполагает поощрение и досрочное освобождение. Причем многие готовы работать даже за 300 гривен в месяц – єто чай и сигареты. Но предусмотрен и вариант принуждения к работе. Если человек отказывается, он получает за это взыскание от администрации, а это чревато занесением нарушений в личное дело. И если они повторяются, то можно получить еще один срок.
– Каков социальный состав заключенных в колонии? Это, преимущественно, выходцы из «социальных низов» общества?
– Социальный состав заключенных обращает на себя внимание в первую очередь. Большей частью это люди не сильно образованные. Тут мало людей, которые могут самостоятельно грамотно написать заявление для выхода в поликлинику. В большинстве это жители небольших городов и сел. Есть, разумеется, и киевляне, но большей частью – выходцы из провинции. Причем нужно учитывать, что исправительный центр – в какой-то мере привилегированное заведение. По всей Украине в местах ограничения свободы содержатся только две тысячи заключенных – тогда как в местах лишения свободы содержатся около двухсот тысяч человек. То есть, на одного человека здесь приходится сотня тех, которые находятся в закрытых тюрьмах. Тут есть и те, кто попал сюда «со свободы», и, в то же время, те, кто приезжает из закрытых зон. Можно сказать, что у нас здесь «представлены» все режимы – от усиленного до особого. И очень многие сидят тут с несколькими судимостями, с десятилетним тюремным сроком за плечами.
– Как ты думаешь, исходя из твоего опыта общения с заключенными – есть какая-то связь между их социальным положением и нарушением их прав?
– Да, разумеется, есть прямая связь. Чем ниже социальное положение человека, тем выше шанс того, что он столкнется с предвзятым отношением правоохранительных органов, следствия и суда. Причем, это относится не только к местам лишения или ограничения свободы. При досмотре документов на улице это тоже работает – чем более маргинальный вид у человека, тем больше шансов, что ему что-то подкинут, изобьют, задержат, чтобы сделать крайним и в итоге отправить «на нары». Ведь бедный человек, по сути, бесправен.
– Действительно ли бедность часто толкает людей на мелкие правонарушения?
– Разумеется. Бедность и безработица подталкивают к правонарушениям. Многие просто элементарно не могут устроиться на работу, особенно после освобождения из мест лишения свободы. Это как клеймо, которое мешает вернуться к жизни. Кроме того, за пределами тюрем существует своеобразная тюремная субкультура – и даже те, кто никогда не сидел, часто готовятся к этому с детских лет, следуя примеру своих старших товарищей, и другого будущего себе просто не представляют. Ведь какое у них будущее вне зоны – без денег и без работы?
– В музее современного искусства проходила художественная выставка под названием «Жлоб-арт»…
– Да, Женя Белорусец весьма интересно охарактеризовала эту выставку. Она назвала ее попыткой «расиализации» социальных проблем.
– Действительно, там присутствовал элемент «социального расизма». Высмеивались представители криминализованных низов нашего общества – опустившиеся маргиналы, «пацанчики» из окраинных спальных районов. Что ты думаешь об этом, как человек, который находится среди подобных людей? Чем обусловлено подобное отношение к ним со стороны так называемого «современного искусства»?
– Я не видел выставки и не стал бы выносить вердикты и обобщать. Но она напоминает попытку уйти от проблемы. Выбрасывая социальную прослойку из общества, мы не решаем проблем этой социальной прослойки. Это даже не сатира, скорее насмешка. Целевая аудитория выставки действительно считает быдлом тех людей с улицы, которые там высмеиваются. Офисный обыватель (часто патриотически настроенный) хочет дистанцироваться от быдла, показать свое превосходство над ним и самоутвердиться таким образом. Но это не только не решает, но даже не обозначает действительные социальные проблемы. Чем глубже социальное расслоение, тем более неприемлемыми будут условия жизни его низших слоев, бесконечно репродуцируя тот тип людей, который пытались высмеять на выставке.
– Роман литературного чиновника Василия Шкляра получил в этом году Шевченковскую премию. И эта лубочная агитка, с ярко выраженной антисемитской и ксенофобской подоплекой, приводит в восторг многих представителей нашей интеллигенции. Как можно это прокомментировать?
– Мне кажется, что это совсем не новое явление для Украины. Существенная часть украинской интеллигенции была националистически настроена еще в начале девяностых. Некоторые ее представители прошли через организации вроде «Тризуба», что явным образом характеризует их идеологические взгляды. То есть, роман Шкляра и его восприятие критиками – это абсолютно привычное явление. Единственное, что изменилось по сравнению с началом девяностых – то, что радикальные националисты получают сейчас серьезную финансовую поддержку. И те силы, которые еще пять лет назад были абсолютными маргиналами, сейчас уверенно выходят в большую политику. Большие тиражи и дорогостоящие экранизации “Черного Ворона” – события из того же поля. Книга Шкляра и реакция на нее – это, в принципе, не литературное, а политическое событие.
– Что ты думаешь по поводу реанимации Национальной экспертной комиссии по морали во главе с бессменным Костицким? Правозащитник Дмитрий Гройсман недавно иронически сказал мне в интервью, что существования этой комиссии по-своему даже полезно для общества.
НЭК – это символическая организация. Ее роспуск мог бы быть важной победой – причем, не потому, что от НЭК исходит большой вред, а из-за того, что именно эта структура стойко ассоциируется с цензурой и мракобесием. И уничтожение Нацкомиссии трактовалось бы именно как победа над ними. Но, опять же, не стоит предавать НЭК слишком большого значения. Ведь за ней стоят другие, гораздо более серьезные механизмы государственного аппарата, которые несут куда большую угрозу. Это орган, который не имеет реальной, законной власти. Они сами себе приписывают полномочия, которые им не принадлежат. То есть, они представляют собой какую-то опасность лишь до тех пор, пока к ним относишься серьезно и боишься их.
Беседовали: Андрей Манчук, Роман Подолян
