Д.Г. и В.З.
Обитатели субкультурных гетто пытаются перещеголять друг дружку в обезьяньих трюках. Что только не сделают разномастные радикалы ради приобретения популярности в период реакции. Некоторые левые играют в патриотизм. «Боевые антифа» порой балуются исламофобией, гомофобией и антисемитизмом. Правые говорят о «классовом подходе» и публично называются социальными революционерами, продолжая при этом оставаться самыми обычными убогими расистами.
Мы же за рабочий класс, против буржуазии и капитализма, выучили термин «прибавочная стоимость» – чего вы ещё хотите? Всё остальное объявляется гнусным либерализмом. Со стороны выглядит это так, как будто в шаолиньский монастырь пришли православные попы-расстриги, объявив, что обрели истинный путь в буддизме; бородатые неофиты в рясах развешивают по стенам иконы Будды и бьют им земные поклоны, а ошеломлённых старожилов распекают за безблагодатность. Нынешние «пролетарские революционеры» воспитаны во вполне себе консервативном и буржуазном обществе. Они несут на себе все родимые пятна и знаки этого мира.
Восточноевропейский пролетариат потерял свою традиционную культуру (характерную, например, для рабочих Европейских стран) и сейчас живет в мире, где ему отведено место черни чье сознание должно формироваться школой, церковью, телевизонными шоу и таблоидами. То есть теми инструментами, которые насаждают набор буржуазных и авторитарных культурных ценностей. Общество должно воспитать набожного патриота, поклоняющегося культам силы и успешности. И набор этих качеств, за исключением деталей, не так уж чужд для советского человека. Мещанин за это время стал набожнее, но ценности, обеспечивавшие подчинение масс не изменились.
Проблема в том, что «перебежчики» часто бывают, не готовы сразу же осмыслить собственный переход на другие политические позиции, по инерции продолжая числить себя в «старой» когорте обывателей. Момент осознания собственного «обновления» может безбожно запаздывать, а может и вообще не наступить. В России есть далеко не один пример доблестных престарелых мачо, которые оправдывают свое идейное буржуазное уродство. Тем временем, свои благоприобретённые политические взгляды такие люди нерефлексивно корректируют в рамках реакционной политической традиции, от которой пока не готовы сознательно отмежеваться: дескать, это не я такой, жизнь такая. Под «жизнью» тут подразумевают некие «аутентичные» (высосанные из пальца) истоки теоретической или политической традиции, которые «на самом деле» находятся в полном согласии со взглядами данного индивида. Это не он оппортунист и проводник классовочуждых взглядов, это его товарищи недостаточно хорошо освоили матчасть.
Есть два основных метода обоснования собственного консерватизма.
У марксистов это чаще всего принимает вид начетничества – в корпусе текстов классиков выискиваются тезисы, которые бы подтверждали «аутентичность» взглядов искателя, даже если они найдены где-нибудь в сноске под предисловием ко второму французскому изданию, в личной переписке или вообще в мемуарах какого-нибудь, возможно невнимательного, собеседника.
У анархистов нет такого же фиксированного набора священных текстов с неизбежными апокрифами и interpolations politiques; кроме того, они, к сожалению, чаще подвержены антиинтеллектуалистским настроениям. Поэтому для них источником политической аутентики служат не столько тексты, сколько личности и деяния «героического периода» анархизма. Это значительно облегчает задачу (вольного/невольного) фальсификатора: не нужно рыться в книгах, достаточно вообразить, что референтная группа действительно разделяла твои нынешние убеждения, «согласовать» эту картину с достоверно и широко известными историческими фактами, «наложить» её на популярные ныне представления о том, какие представления в то время были общеприняты («тогда все так думали, а они же не с другой планеты были») – и дело в шляпе.
В том факте, что некоторые представители леворадикальных политических традиций в какой-то момент начинают заниматься ревизионизмом, играются в реформизм или национализм, даже полностью переходят на правые позиции, нет ничего необычного. Нет ничего необычного и в том, что люди реакционных взглядов пытаются пересмотреть свою позицию, но видеть в этих заблуждениях признак «нормы» не стоит.
Одними из центральных фигур для всех левых и даже для фашистов, которые любят погулять на Первомай с флагами, являются чикагские мученики. Им задним числом приписывают набор мачистских, «патриотических» и пр. взглядов, популярных сегодня среди определённой части анархистской, «антифашистской» или «автономной» публики. Мы, мол, не правые; вы сами либералы, во; а чикагские мученики были бы с нами солидарны.
Опираясь только на одну (но очень добротную) историческую монографию об анархическом и профсоюзном движении в Чикаго в последней трети позапрошлого века (James Green, Death in the Haymarket: A Story Of Chicago, the First Labor Movement and the Bombing That Divided Gilded Age America. NY: Pantheon Books, 2006), постараемся прокомментировать некоторые мифы.
Левые не обязаны быть политкорректными «толерастами», это либеральная зараза, проникшая в движение лишь недавно.
«Когда группа жителей Чикаго сформировала англоязычную секцию Интернационала весной 1874 г., они назвались новым именем, Международной ассоциацией трудящихся (International Working People’s Association, IWPA), потому что было множество женщин, желавших туда вступить» (С. 50).
Изначально «Чёрный интернационал» по-английски назывался, как и его предшественник Первый интернационал, International Workingmen’s Association – Международная ассоциация трудящихся мужчин. Специально, конечно, никто не собирался подчёркивать гендерную исключительность – просто так уж сложилась языковая традиция. Вскоре пришлось поменять название на более «политкорректное».
В русском языке эта перемена не была отражена: термин «трудящиеся» изначально был и остаётся «политкорректным» и «толерастическим». В западноевропейских языках, которым не так повезло, пришлось вносить изменения в терминологию. Немецкое FAU, например, громоздко расшифровывается Freie Arbeiterinnen- und Arbeiter-Union (или сокращённо Freie ArbeiterInnen-Union) – «Свободный союз работниц и работников». Испанским анархистам, чтобы соблюсти гендерный баланс, не потеряв лаконичности, пришлось придумать слово trabajador@s.
Чикагское рабочее движение было не только «мультигендерным», но и, страшно сказать, «мультирасовым». Достаточно посмотреть на фото Люси Парсонс (жены «того самого» Альберта Парсонса, повешенного в Чикаго 11 ноября 1887 года) неутомимой ораторши, занимавшейся организаторской работой и продолжившей распространять либертарные идеи в других городах и штатах после казни мужа вплоть до 1930-х годов. Сама Люси называла себя дочерью «цивилизованного» индейца-крика и мексиканки, хотя буржуазная пресса Чикаго звала её не иначе как «злобной негритянкой».
«Неарийский» внешний вид жены белого человека, да ещё и осмеливающейся выступать на митингах и пререкаться с полицией, был скандалом для «чистой» публики, но совершенно не смущал рабочие массы Чикаго и других городов. Как всегда и везде, «высшее общество» в США было огорожено намного большим количеством иерархических различий и «норм допустимого», чем низшие классы. В отношении расовом это подробно описал Синклер Льюис в романе «Кингсблад, потомок королей» (1); в других отношениях примером может служить пуританская верхушка общества в том же Чикаго, безуспешно пытавшаяся насадить среди трудящихся масс свои представления о морали и приличиях: трезвый образ жизни, этническая и гендерная иерархия, нормы буржуазного брака, соблюдение религиозной обрядности.
Рабочее движение состояло преимущественно из белых мужчин англо-саксонского происхождения, квалифицированных рабочих, которые боролись за свои привилегии и выступали против неквалифицированных иммигрантов.
Помимо женщин, организованных в профсоюзы Люси Парсонс и Лиззи Холмс, в движении за 8-часовой рабочий день принимали участие неквалифицированные рабочие; а о национальном составе движения даёт понятие тот факт, что на протяжении 1880-х население Чикаго выросло на 118%, количество жителей города, родившихся за границей удвоилось, достигнув 450 тыс. Из них 25,1 тыс. чехов, 24,1 тыс. поляков, 21,8 тыс. норвежцев, 47,1 тыс. британцев и шотландцев, 43 тыс. шведов, 161 тыс. немцев, 70 тыс. ирландцев. С нуля стремительно росло количество иммигрантов-евреев. «Коренные» протестанты составляли всего лишь одну пятую часть населения города.
«Сливки общества» жаловались, что в Чикаго живёт «немцев больше, чем англо-саксов» – и естественно, именно иммигрантов обвиняли в раздувании недовольства! Социалистические идеи были объявлены чуждой заразой, привнесённой извне и противоречащей родным англо-саксонским ценностям.
Знаменитая волна иммиграции из Италии, которая даст мировому социалистическому движению таких людей, как Сакко и Ванцетти, ещё не началась. Но и тогда радикальные профсоюзы зародились именно в иммигрантской среде. Прежде всего, в немецкой: достаточно хотя бы перечитать имена тех самых «чикагских мучеников»: Аугуст Шпис, Адольф Фишер, Михаэль Шваб, Луис Лингг, Оскар Небе, Георг Энгель, Сэмьюэл Филден и Альберт Парсонс. «Расовым американцем» был только последний, да и то понаехавший – техасец (2). Популярнейшая рабочая газета крупнейшего промышленного города страны называлась Arbeiter Zeitung, а Парсонсу с его англоязычием поначалу приходилось тяжело в рабочей среде: мало кто понимал его выступления на митингах. Перенося ситуацию на сегодняшние реалии: если бы в Москве было массовое радикальное рабочее движение, то русские левые активисты без знания таджикского и вьетнамского были бы как без рук.
Беда в том, что когда это движение таки появится, многие сегодняшние «левые» могут заклеймить его как проявление «этнической преступности». То есть, окажутся по одну сторону баррикад с «ополчением», сформированным в Чикаго 1880-х из бизнесменов, адвокатов и бухгалтеров для того, чтобы физически противостоять бунтующей черни.
Сама дата 1 мая возникла, как известно, из традиции европейских (т.е. иммигрантских, чуждых) народов праздновать наступление весны народными гуляниями вокруг «майского шеста». Со временем это объективно стало общей традицией многонационального рабочего класса, а потом неизбежно появилась и субъективная классовая составляющая: на празднике рабочего люда выдвигаются соответствующие лозунги. Опять-таки, многие «русские против фашизма» могут банально прозевать тот момент, когда, например, Курбан-байрам займёт то место, которое когда-то занимал Первомай. Это ведь тоже исключать нельзя.
А теперь о славянах. «Загоним кнутом этих славянских волков назад в европейские логова, откуда они лезут, или уничтожим их каким-нибудь образом», – призывала газета Chicago Times 5 мая1886 г. (С.192-193). Неудивительно: ведь чешские грузчики были главной ударной силой в забастовочной волне. А в район их компактного проживания, который назывался «Пльзень», полиция боялась сунуть нос (совсем как ненавистные некоторым «этнические» районы европейских городов).
Представителей нордической расы местные тоже не жаловали: «Грязные голландские сукины сыны, грязные псы, негодяи, мы вас передушим, мы вас перебьём», – так в тот же день орал на Шваба и Шписа суперинтендант полиции Фридрих Эберсольд, забывая о собственном происхождении (С. 194). В целом, в отношении рабочих вожаков (уже независимо от их происхождения, только по политическому принципу) использовали классическую ксенофобскую риторику, принятую в отношении индейцев: «Не бывает хороших анархистов, кроме мёртвых анархистов», – выразилась газета St. Louis Clobe-Democrat (С. 201).
Линии разделения пролегали не по национальному, а по классовому признаку, это было очевидно всем. Фразу о хороших мёртвых анархистах повторил редактор крупнейшей немецкоязычной газеты в Чикаго Staats-Zeitung в письме к губернатору с просьбой поскорее повесить осуждённых (С. 262).
Кстати, большая часть личного состава чикагской полиции была иммигрантами-ирландцами. А среди рабочих, конечно же, были и англо-саксы. Все они ощущали классовую, а не этническую солидарность.
Четыре десятка лет спустя, во время процесса над Сакко и Ванцетти, другой известный американский итальянец Альфонсо Габриэль Капоне поддерживал вынесение смертного приговора своим «единокровным братьям». Знаменитый гангстер был возмущён тем, какую чёрную неблагодарность по отношению к Америке проявили анархисты-итальянцы, и убеждён в необходимости суровейшего наказания врагам американского образа жизни: «Большевизм стучит в наши врата… Мы должны держать рабочих подальше от красной литературы и красного коварства», – призывал бизнесмен и патриот. «Не думайте, что я один из этих чёртовых радикалов. Не думайте, что я разрушаю американскую систему», – Аль Капоне можно цитировать и цитировать: «Наша американская система… называйте её американизмом, называйте капитализмом, называйте как хотите – даёт каждому из нас великие возможности, если только мы их схватим обеими руками и используем по максимуму».
Чикагские рабочие были патриотами своей новой родины. Они боролись за права, которые им дала американская конституция, и уважали её государственность.
Вероятно, на эту тему достаточно уже было сказано и выше, но есть ещё кое-что о том, как анархисты и простые рабочие трактовали национальный вопрос. Выступая в суде перед вынесением приговора, Альберт Парсонс напомнил, что он и Оскар Небе – единственные подсудимые, которым «повезло, или не повезло – как посмотреть – родиться в этой стране». Остальных его товарищей обвиняют в том, что они иностранцы, «как будто родиться в другой стране – это преступление». Себя Парсонс назвал «интернационалистом», патриотизм которого «не вмещается в границах одного государства». «Моя родина – это весь мир, мои соотечественники – всё человечество», – заявил этот космополит перед лицом 12 патриотически настроенных присяжных (С. 237).
В марте чикагские анархисты ежегодно праздновали годовщину Парижской коммуны. Пасху они игнорировали, готовясь отмечать иммигрантский Maifest – Первомай. Летом они чествовали Французскую (14 июля) и Американскую (4 июля) революции. Но интерпретация этой последней даты была вовсе не патриотической: годовщину подписания Декларации независимости США анархисты праздновали искренне, правда под красными флагами вместо звёздно-полосатых. «Флаг Америки стал эмблемой привилегий», знаменем монополий, заявлял в 1885 г. Альберт Парсонс. «Наёмные рабы Чикаго, отверните взгляды от этого символа собственности и всмотритесь в эмблему свободы, братства и равенства – красный флаг», – призвал американец и анархист, верный идеалам социальной революции (С. 133).
Осенью рабочие вместе с анархистами бурно праздновали иммигрантский Октоберфест, а вот в День благодарения в 1885 г. они устроили «митинг возмущения». Парсонс саркастически вопрошал на нём: за что именно должны быть благодарны «ограбленные рабочие» и «голодные бродяги»?
До современной звёздно-полосатой идиллии национальной солидарности было далеко. 1 мая1886 г.чешские и польские грузчики шагали на демонстрации с красными флагами и перевёрнутыми вверх ногами флагами США (С. 165). Весь центр города на протяжении той недели забастовок был увешан красными флагами. Заметим, что произошло это за 102 года до основания панк-группы Anti-Flag и за 110 лет до выхода альбома Die for the Government (3).
Это, кстати, может быть комментарием и к ещё одному мифу: «Чикагские анархисты принципиально отличались от «красных», анархизм – это не коммунизм». Увы, после бойни на Хэймаркете клубы рабочих-анархистов закрывали именно как «штаб-квартиры иноязычного населения, расхаживающего под красным знаменем» (С. 198). До изобретения анархо-панк-субкультуры оставалось ждать ещё столетие, и на тот момент в Чикаго слова «анархист» и «коммунист» были синонимами. После вынесения приговора к осуждённым приезжала из Европы, страшно подумать, дочь Маркса Элеонора с мужем и Вильгельм Либкнехт! А петиции против повешения анархистов подписывал не только писатели-социалисты Оскар Уайлд и Бернард Шоу, но и марксист Фридрих Энгельс.
Сложное тогда было время.
(1) Герой романа Синклера Льюиса умеренный белый расист, герой войны и провинциальный буржуа Нил Кингсблад открывает в себе «каплю черной крови». Он проговаривается об этом друзьям. Слух распространяется по всему городку Гранд Республика. От него отворачивается все «приличное общество» и его выбрасывают из белого престижного района. Критика встретила книгу прохладно. Афроамериканский журнал «Эбони» назвал «Кингсблад, потомок королей» «лучшим романом года». Высокой оценки роман заслужил и от белых расистов. Они написали письмо Гуверу и потребовали изъять книгу из продажи и привлечь автора за подстрекательство к мятежу.
(2) И очень примечательный техасец. Парсонс был «адским либералом» в прошлом. Прежде чем прийти к анархизму, он был активистом радикальной аболиционистской фракции Республиканской партии, которая до 1877 поддерживала на Юге режим «реконструкции». Что-то вроде послевоенной денацификации, но в отношении плантаторов и конфедератов. Линкольн для них был недостаточно последовательным борцом с рабством.
(3) На обложке альбома как раз изображен перевернутый американский флаг.
