Роберт Бёш
Перевод – liberadio.
Вопрос, существует ли нечто вроде «левого антисемитизма» или эта связь является логически невозможной, не нов и до сих пор не получил убедительного ответа.
Не случайно он раз за разом вспыхивает от факта существования государства Израиль и его политики на Ближнем Востоке, ведь это государство, чьё основание неразрывно связано с вековыми преследованиями евреев и их уничтожением при национал-социализме, представляет собой довольно противоречивое явление: с одной стороны, это — буржуазное национальное государство (к тому же ещё и в почти перманентном состоянии войны) со всеми связанными с этим осложнениями, с другой стороны, это — прибежище для людей, которые с давних пор являются предпочитаемым объектом изживания аффектов и предрассудков, и как таковое, это — единственное государство, чья моральная легитимация непосредственно ясна.
Связанный с этой ситуацией категорический императив, который навязал людям Гитлер и который заключается в том, чтобы «они так обустроили своё мышление и свои действия, чтобы Освенцим не повторился, не произошло ничего подобного» (Т. В. Адорно, «Негативная диалектика») (1), делает неизбежным новую постановку вопроса об отношениях между антикапитализмом и антисемитизмом. Разумеется, различение на «право» и «лево» нам едва поможет, ибо всё больше становится заметно, что «лаво» и «прево» сегодня можно вполне перепутать, т.к. они сблизились друг с другом почти до неузнаваемости.
Чтобы понять, почему антисионизм как левый вариант антисемитизма обладает почти что патологической фиксацией на Израиле, которая не допускает нюансов между упрямо-инфантильным вопросом, почему же это нельзя не критиковать Израиль или «евреев», и идиотским утверждением, мол, Израиль — это просто фашистское государство, в последующем тексте будет предпринята попытка в форме тезисов обосновать, что в застревании большинства левых в идеологии марксизма-ленинизма (2) структурно заложен переход в антисемитизм.
1. Начиная с Октябрьской революции, западные левые самоопределялись в своём отношении к марксизму-ленинизму, будь то негативном или позитивном. Опыт революции, в которой, как казалось, совпали объективный ход истории и революционная готовность масс, была принята коммунистическим мэйнстримом за абсолютный таким образом, что ленинизм казался единственно возможной формой марксизма.
Но уже отсутствие «революционной цепной реакции» на Западе повергло марксизм-ленинизм в кризис, из которого он так больше и не вышел. Опыт расхождения «субъективного фактора» и, якобы, «объективно» революционной ситуации в ленинистских категориях не мог быть осмыслен иначе как вопрос о классовом сознании и адекватной ему организации. В этом отражается проблематика, что конкретные пролетарии как отдельные индивиды, находящиеся в сфере производства в отношениях конкуренции друг с другом и с использующим их рабочую силу капиталом, в то время как они встречаются в сфере циркуляции в виде равноценных обладателей денег, которые как обладатели нужных потребительских товаров нуждаются в капитале, никогда не соответствовали тому идеальному, сущему-в-себе классовому индивиду, чьё обретение самосознания уже было организационно предвосхищено в коммунистической партии.
Это потому, что категория наёмного труда в ходе общественного развития переживает своё обобщение и пролетарий, таким образом, преодолевает своё изначально маргинальное правовое положение и поднимается до обладающего равными политическими правами гражданина (это связано с его растущим значением как потребителя). (3) Это «обуржуазивание» наёмного рабочего (4) является лишь выражением развития, в котором капитал как увеличивающая сама себя стоимость принимает соответствующую ему форму, становится чистым общественным производственным отношением, что на стороне капитала проявляется как тенденция к растворению класса буржуазии, т.е. как нарастающая незначительность личности капиталиста в производственном процессе, как его замещение представляющим интересы аккумуляции, оплачиваемым агентом. Фиксированному на уровне проявлений капиталистических отношений (т.е. на уровне социологических категорий классов) марксизму-ленинизму развитие в биржевой и финансовый капитал представляется негативным упразднением этого капиталистического отношения, причём так, что капиталисты, якобы, превращаются в чистых денежных и, тем самым, во всего лишь агентов циркуляции, которые больше не находятся в противоречии с наёмным трудом, а, кажется, что вообще не имеют к нему никакого отношения. Кажется, что процесс производства и накопление капитала расходятся и становятся внешними в отношении друг к другу. В этой наиболее развитой форме мистификации капитала он представляется de facto как анонимная сила, которая по ту сторону производства, якобы, оторвавшись от неё, принимает свои непонятные, диктуемые лишь жаждой наживы решения на бирже как в центре циркуляции капитала.
2. В марксизме-ленинизме это развитие, как известно, освещается в теории Ленина об «империализме как высшей стадии капитализма». Переход к биржевому капиталу интерпретируется Лениным как смена свободного конкурентного капитала капиталом монополистическим, характеризуемым созданием крупным трестов, контроль над которым находится в руках нескольких «финансовых олигархов».
Эти монополии, пишет Ленин, делают возможным частичное упразднение «слепых сил законов ценности», т.к. немногочисленным крупным предприятиям так легче согласовать производство друг с другом. Производственный процесс как технически-рациональный фундамент кажется Ленину в его сути уже социалистическим, так что осталось бы лишь упразднить его всё ещё существующую «частно-экономическую оболочку». «Гнилость» капитализма заключается для него в противоречии между обобществлённом производстве, превратившем большую часть населения в наёмных рабочих, и частным присвоением богатства несколькими непродуктивными капиталистами («паразитическими нахлебниками»), которые одновременно препятствуют упразднению этого противоречия и оттягивают его «искусственно».
Капитал в своей «наиболее фетишизированной форме» (Маркс), как капитал, приносящий проценты, в котором связь аккумуляции с материальным производством кажется упразднённой (5), не может быть распознана Лениным как совершенная форма овеществления общественных отношений, а интерпретируется им, согласно его теории, как непостредственно личностные «отношения власти». «Власть» описывается у Ленина как осознанное управление взаимосвязями общественного производства, и ни в коем случае не как то, чем она является в реальности: управленческая власть над ценностным богатством, чья форма, однако, неосознанно предшествует самими «власть имущим», и которой они, соответственно, «управляются» и сами так же, как и определяемые их неимением собственности «подчинённые». В этой субъективной точке зрения «власть» мутирует в простую категорию воли, исходя из которой все общественные эксцессы неизбежно понимаются как результаты индивидуальной злонамеренности или безграничной жажды наживы. (6)
3. Эти далеко ведущие теоретические урезания имеют своей причиной недостаточный понятийный анализ формы ценности. (7)
Это потому, что ценности понимается Лениным, в первую очередь, как категория циркуляции, которая посредством рынка делает возможным общественное распределение богатства. (8) Созданная абстрактным трудом ценность как исторически определённая форма становится, таким образом, внешним по отношению к «труду» определением, отделившись от которого, он (труд) мог бы раскрыться в «чистой», более не искажаемой «анархией рынка» форме. (9) Социализм, понятый как товарное планирование промышленного производства (которое кажется «нейтральной», незатронутой процессом аккумуляции «производственной силой»), становится средством претворения понятого и прославляемого как пролетарская категория труда.
Это восприятие процессов производства и циркуляции как чуждых друг другу происходит посредством онтологизации «производительного труда» (10) как «конкретно-позитивного» принципа, противоположного «непродуктивно-негативному» принципу сферы циркуляции с её абстрактно-универсалистскими категориями денег, процентов и права постоянно подвергается опасности воспроизводить лишь нацистскую пропаганду о «созидающем» капитале vs капитала «накопительского». Ибо как и марксизму-ленинизму, нацистам финансовый капитал (per se интернационалистский как предвозвестник сегодняшнего мирового капитала) тоже кажется главным врагом, который ассоциируется ими непосредственно с «евреями», которые представляются как воплощение «постоянного движения, отсутствия корней (Агасфер), интернациональности, абстракции», как «паразитически живущие за счёт чужого труда, разлагающие все ценности, управляющая судьбой общества как тайная сила за спиной людей».
В то время как расизм характеризуется тем, что он выбирается своих жертв посредством ориентированной на стереотипы «повышенной видимости» (G. Jacob), антисемитизм преследует евреев (и тех, кого он таковыми считает) (11) по причине их невидимости, которую он им приписывает, по причине воображаемой способности «еврея» сделаться неузнаваемым, скрыться за масками, что и даёт ему возможность планировать свои хитрости и плести заговоры. (12)
Из этого вытекает фундаментальное значение критики антисемитизма, т.к. он в форме урезанной и идеологически искажённой критики капитализма (которую марксизм-ленинизм разделяет в её сущностных моментах) одновременно претендует на понимание общественной реальности как тотальности.
Экскурс
Главным «философским» трудом Ленина считается вышедшая в 1908-м году книга «Материализм и эмпириокритицизм». Внешне направленная против теорий Эрнста Маха, она, в первую очередь, является выражением спора между течениями внутри большевистской партии, в котором Ленин ведёт широко известную борьбу против «левых уклонистов», в этом случае представленных левым большевиком Богдановым, который, против позиции Ленина, выступает за бойкот выборов в Думу. «Философское» опровержение «эмпириомониста» Богданова служит средством упразднения анти-легалистского политика Богданова.
Так, Ленин хочет доказать, что эмпириокритицизм Маха и Богданова, утверждающий идентичность духа и материи, является собой лишь «типичный философский ревизионизм», ибо, как пишет Ленин в духе Энгельса: противоположность материализма и идеализма вечна, следовательно, марксистам остаётся лишь одна возможность — выбрать верный лагерь, лагерь материализма.
Выбор правильного лагеря заключается для Ленина в теории «активного отражения», т.е. отражения, которое является не пассивным переносом бытия в сознание, а практическим присвоением внешнего мира сознанием. Непознанное во внешнем мире суть ещё-непознанное (можно сказать: ещё-неуправляемое), поэтому непознанная вещь-в-себе Канта, тот «интеллигибельный субстрат», «который лежит в основе внешнего проявления, которое мы зовём материей» («Критика чистого разума»), то, что Энгельс, как и Ленин, рассматривает как возвращение религии и философию, соответственно, ликвидируется.
Эта критическая ликвидация вещи-в-себе примыкает к критике Канта Гегелем. Он критиковал трансцендентальное единство за то, что оно является не содержательным принципом, а пустым единством: «Вещь-в-себе есть… не находящееся вне своего внешнего существования неопределённое основание, а имеется в своих качествах как причина — но одновременно с этим, как причина определённая, т.е. … она отражается в самой себе настолько, насколько она является внешней» («Наука логики», т. II). Так, Гегель выступает против «полной абстракции», которой оказывается кантова вещь-в-себе, т.к. она как чистое, неопосредованное положение не подчиняется законам пространства и времени и, соответственно, не изменяется. Эта мысль Гегеля, что вещь-в-себе как непознаваемое тормозит всякую процессуальность сознания, используется Лениным (а до него Энгельсом в «Анти-Дюринге»). Но в то время как Гегель определяет эту процессуальность как приходящего в себя Бога, как абсолютную идею, ясное выражение которой было бы задачей философии, она понимается Лениным как «вечное бесконечное приближение» («Философские тетради») отражающего сознания к постижению природы. Гносеологическое представление вещи-в-себе упраздняется тем, что сознание, в конце концов, эмпирически растворяется в материальности мира: «Деятельность человека, повторяемая миллиарды раз, отпечатывается в сознании человека как фигуры логики» (Фт, 38). (13)
Это ориентированное на Энгельса толкование гегельянской философии как «поставленного на голову материализма» (Фт, 38) содержит две решающие предпосылки: 1) Труд как онтологический принцип опосредования сознания и материи; 2) Тезис о постижимости природы посредством того, что материя движется согласно законам диалектики.
Эти позиции, принадлежащие с тех пор к догматическим основаниям марксизма-ленинизма, решительно оказываются ниже уровня Кантовой теории вещи-в-себе. Различение между вещью-в-себе и явлением у Канта, которое Энгельс считает опровергнутым при помощи экспериментов и промышленности, в которых человек обращает природные явления себе на пользу, подразумевает не понимание отдельных природных явлений, контролируемость которых в человеческой истории постоянно увеличивается, но универсальную взаимосвязь природных процессов и принцип, её формирующий, т.е. метод научного познания, который как таковой сам не может быть объектом науки о природе. Конституция категорий сознания в марксизме-ленинизме, соответственно, обосновывается эмпирически-сенсуалистским образом. С ними обращаются как с абстракциями из обнаруживаемой эмпирической реальности.
Ту проблему, что сознание оказывается просто пассивным отражением внешнего мира, марксизм-ленинизм пытается обойти тем, что он полагает труд как категорию, связывающую сознание и материю, и которая делает возможной процессуализацию их отношения тем, что изменение природы одновременно с этим изменяет и человека. Это подразумевает аналогичную с диалектикой человека и природы природную диалектику (14), т.к. только она, в конечном итоге, гарантирует создание категорий сознания материальной реальностью. Теория отражения полагает природу диалектической, в то время как материальность диалектической природы гарантирует адекватность теории отражения; круговой вывод, не снимающий дихотомии объекта-субъекта, а увековечивающий его. Это увековечивание, в свою очередь, отражается в не-историческом понятии труда в марксизме-ленинизме, делающем в контексте теории отражения из «труда» как материального взаимодействия между человеком и природой неопределённую абстракцию, которая обретает свою суть лишь в капиталистической экономике и обнаруживает при этом те «технократические черты, которые позднее проявятся в фашизме» (В. Беньямин, «О понятии истории»).
С позиции онтологического понятия труда, которое, в конце концов, совпадает с понятием труда буржуазной национал-экономии, марксова категория абстрактного труда как понятие опосредования капиталистической тотальности, должна остаться непонятой (15), т.к. марксизм-ленинизм усматривает образующий элемент в взаимосвязи циркулятивных качеств наёмного труда и капитала. Абстрактный труд при этом определяется онтологически-эмпирически как измеряемая субстанция ценности обмениваемых согласно своим эквивалентам товаров, а их внутренне противоречие понимается как противоположность ценностной субстанции (как единства источника ценности и мерила ценности) с одной стороны, и наёмного труда (как товара с определённой стоимостью и внешнего мерила ценности) с другой, т.е. «непримиримость общественного производства и капиталистического присвоения» («Анти-Дюринг»). Эта «непримиримость» проявляется и в отрыве сферы циркуляции от производственного процесса, более специфически определённого юридической формой частной собственности, чья нацеленность на увеличение прибыли мешает тому, чтобы сфера циркуляции стала адекватным производству средством производства уже обобществлённого труда. (16)
Это проясняет и представление о пролетариате как о классе-в-себе: «Современный социализм является ни чем иным как мыслительным рефлексом этого реального конфликта (между производительными силами и способом производства), его идеальное отражение в головах сначала класса, которая непосредственно от него страдает, рабочего класса». При предпосылках теории отражения эмпирические пролетарии неизбежно не смогут удовлетворить предъявляемым им требованиям, так что « задачей теоретического выражения пролетарского движения, научного социализма» будет «внести в сознание призванного к действию, сегодня угнетённого класса условия и природу его собственного действия» («Анти-Дюринг»). Коммунистическая партия как интеллигибельный субъект, чьи решения эмпирический рабочий может осмыслить лишь post festum, представляет научный социализм и идеально-типическое пролетарское сознание.
Таким образом, марксизм-ленинизм в гносеологическом плане примыкает своей теорией об «авангарде пролетариата» к абсолютному Я в философии Иоганна Готлиба Фихте, которое представляет собой слияние трансцендентального субъекта с вещью-в-себе, а в плане политико-экономическом — к volonté générale Жан-Жака Руссо, который требовал подчинения эмпирического буржуа идеальному гражданину (citoyen). В СССР последний растворится в пятилетнем плане, а абсолютное Я будет зваться Сталиным.
4. Теория отражения, таким образом, не снимает дихотомии между теорией и эмпирией, а ещё более её усугубляет.
Т.к. она сводит эмпирическое к чувственно воспринимаемому внешнему миру, т.е. интересует сознанием лишь с точки зрения содержания, а не как проблемой формы в смысле кантовой вещи-в-себе, она может лишь воспроизводить его по ту сторону абстрактного отрицания трансцендентального.
Необходимость исторически-эмпирически ответить на вопрос о возможности синтетических суждений a priori (17), мешает пониманию капиталистического отношения как чувственно-надчувственного, а тем самым, и диалектики как противоречия между вещью и понятием, проявлением и сущностью. В потребности непосредственности, как она отражается в онтологизации труда, раскрывается аффирмативная тенденция марксизма-ленинизма, который не пытается понять и упразднить капиталистическое общество в его тотальности, но представляет всего лишь один момент в ней и определяет этот момент как противоположный или трансцендентный.
Ему, однако, не удаётся избегнуть диалектики буржуазного общества, более того, как вытесненное она возвращается в противоречивых отношениях рабочего класса, непосредственного имеющего дело с реальностью, и коммунистической партии как его абстрактной инстанции, переводящей эту элементарную непосредственность в теорию. Т.к. Марксизм-ленинизм не может отказаться от непротиворечивости как черты непосредственности, как и буржуазная идеология вообще не может принять отсутствие сущности за сущность своего общества, он как и буржуазная идеология вынужден в моменты кризиса восстанавливать видимость насильственными методами.
В то время как у Маркса метод развития категорий политической экономии является одновременно и критикой этих категорий, в чём он показывает кажущуюся непосредственность эмпирии как опосредованную, а эмпирия у него не является внешней по отношению к категориям и к ним не сводится, т.е. над-чувственное обладает материальной структурой, в марксизме-ленинизме категории мыслятся с эмпирией как одно, либо ей противопоставляются. Сущность сводится к проявлению, а критика остаётся привносимым в буржуазное общество извне методом.
Это этот буржуазный характер критики познания и общества в марксизме-ленинизме делает его чрезвычайно восприимчивым к антисемитизму как к исконно буржуазной идеологии. Т.к. Подобно тому как марксизм-ленинизм объясняет абстрактность, мобильность, интернациональность, потенциал эксплуатации и т.д. капитала из сферы циркуляции при помощи правовой формы частной собственности, антисемитизм добивается того же результата при куда меньших теоретических затратах при помощи фигуры «еврея».
5. При помощи ленинской теории империализма и канонизированного ею представления о «финансовом капитале, сконцентрированном в нескольких руках» и распространяющем по всему миру «паразитизм» и свои «американские обычаи», марксизм-ленинизм достигает своего переломного момента. (18) Связанная с онтологией труда идея освобождения общественного производства от капиталистического присвоения как «исторического призвания современного пролетариата» («Анти-Дюринг»), должна была стать сомнительной в том же размере, в каком рабочий класс не только отправился под развевающимися флагами в Первую мировую войну, но и показал себя неспособным остановить фашизм в Европе. Идея окончательно устарела с интеграцией пролетариата метрополий в фордистское послевоенное общество.
И как уже показало развитие в периоде между двумя мировыми войнами, фиксированное на циркуляции представлении о революции в марксизме-ленинизме загнанное однажды в оборонческую позицию может вполне сливаться со схемами антисемитского мышления. (19) Её «маоистски окрашенный» продукт распада, «антиимпериалистическое видение мира» в форме антисионизма раскрывает всю правду об антисемитском потенциале марксизма-ленинизма, где «структурная схожесть становится отчасти схожестью содержательной» (Тh. Haury).
Антисионизм, считающийся единственно возможной формой антисемитизма после Освенцима, получил широкое распространение благодаря тому факту, что с окончания Второй мировой войны марксизм-ленинизм избрал «революционным субъектом» антиколониальные движения в «государствах ААА» (Африка, Азия, Латинская Америка), а среди них — в особенности «арабские народы», среди которых особенно ясно чувствуется «рост антиимпериалистического сознания». (20) Примеры этому можно найти у Карама Келлы (Karam Khella), который в своём труде «Империализм сегодня» ясно ссылается на ленинский анализ империализма, «который теоретически устоялся и подтвердил себя в революционной практике». Понятие «финансовый капитал», которое Ленин, как известно, позаимствовал у политика СДПГ Гильфердинга, Келла считает «весьма верно выбранным». Ленин хотел «как раз подчеркнуть аспект ‘паразитизма’ как особенность финансового капитал». Финансовая олигархия, якобы, ничего не производит, но получает прибыль: «она паразитирует».
Её власть основывается не на экспорте товаров, как во времена колониализма, но на вывозе капитала. «Конкретные носители монопольного капитализма» хотя и редеют в процессе концентрации капитала, но становятся «всё могущественней». Ибо «чрезвычайное значение финансового капитала … не ограничивается национальными рамками, а стремится к мировому господству». В центре этого стремления стоят США (21), которые в рамках своей борьбы против «антиимпериалистической борьбы за освобождение» (23) пользуются «стратегией окружения» в отношении «социалистических государств», которая должна «угрожать им снаружи … и дестабилизировать изнутри», а также «усложнить мировую антиимпериалистическую солидарность».
«Для установления и претворения военного контроля над арабским, очень богатым на нефть регионом», который является «весьма уязвиным участком» американской политики окружения по причине «антиимпериалистического сопротивления», «было создано» государство Израиль, «являющееся важным опорным пунктом империалистических интересов на Ближнем востоке», т.к. «его главной задачей является порабощение народов и разгром освободительных движений». А «главная задача сионизма» заключается при этом в «тотальном уничтожении ООП».
То, что «империализм США вместе с вывозом капитала» экспортирует заодно и фашизм, чьими «побочными явлениями являются массовое уничтожение и геноцид», для Келлы видно на примере Израиля, которому он тут же посвящает свой новый «тезис о фашизме», выводимый им из теории империализма.
«Демократически легитимируемый фашизм» Израиля возник «на фоне всеобщего кризиса транснационального капитала», который «породил Израиль», чтобы «бороться на национальном и на интернациональном уровне с классовой борьбой … в арабском и соседствующих с ним регионах». Если на утверждение возразить, что Израиль является многопартийной демократией, то это возражение оказывается чисто формальным, т.к. оно «рассматривает сионистские партии структурно поверхностно (?) и не анализирует их. Сионистские партии, за исключением Rakah (23) в Израиле существуют лишь сионистские партии, в этом вопросе одного мнения. Их интересы объективно абсолютно идентичны…: сохранение поселений и устранение антисионистского и антиимпериалистического сопротивления палестинцев и других арабских народов. Какое-либо иное фашистское движение в Израиле не имело бы программы отличной от программ существующих партий. … Сравним политику обоих блоков (Ликуд и Мирах) и мы не обнаружим каких-либо существенных различий. Они состязаются в терроре, изгнании, агрессии и массовых убийствах. … Т.к. Израиль является не естественно (!) возникшим государством, а выборкой (!) поселенцев, прибывших со всего мира в Израиль, то эти поселенцы никогда (!) не смогут привнести демократические убеждения во власть, а только партии, представляющие их колониальные интересы. Поэтому израильский фашизм и может позволить себе роскошь выборов».
В конце концов, «фашизм обладает … присущей ему идеологией». Идеология израильского фашизма — это, якобы, сионизм: «Сионизм служит даже универсальным примером фашистской идеологии. … Фашизм обещает реализацию националистических целей. Только он, якобы, призван и способен решить их. При его помощи ‘народ’ возносится до непобедимой силы. Именно это и есть элементы политического сионизма. Идеи ‘народа’ и ‘природы’ понимаются в фашизме не гуманистически, а расистски. Поэтому они оправдывают угнетение других народов. Эта черта является характерной для сионистской идеологии. Для фашизма характерна агрессия и экспансия. Сионизм предоставляет для этого теоретические предпосылки: а) Израиль не определяется чётко описанными границами. Зато он ссылается на принцип ‘Эрец Исраэль’, который позволяет ему безграничную экспансию. б) Израиль не имеет собственной конституции и поэтому может не признавать основные права в соответствии с общей декларацией прав человека ООН… Израиль не чувствует себя связанным законами, когда он захватывает чужие территории, превращает их в руины, похищает детей, совершает геноцид и другие преступления против человечности». Итог «анализа» Келлы: «Израильское государство — фашистское от и до». Евреи — это нацисты наши дней: это ясный результат, данный «примером» гуманистической интерпретации «народа» и «природы», как ею занимается сегодня марксизм-ленинизм.
Но не стоит отмахиваться от Келлы как от частного экстремального случая. В таких высказываниях лишь в неприкрытой форме проявляется то, что было заложено гносеологией и анализом капитала в том урезанном «материализме», какой характерен для марксизма-ленинизма в целом и восходит к Фридриху Энгельсу и соответствующему, фиксированному на «онтологии труда» прочтению Марксовой теории.
Перевод с немецкого.
http://www.krisis.org/1995/unheimliche-verwandtschaft
Ссылки:
1. В отличие от Адорно, который рассматривает этот императив как «так упрямо сопротивляющийся своему обоснованию как некогда императив Канта» («Негативная диалектика»), т.е. как некое «абстрактное долженствование», мне видится возможность его обоснования заложенной в противоречивой структуре самих капиталистических отношений.
2. Марксизм-ленинизм так никогда и смог понять Марксово гносеологическое различие между сущностью и проявлением, поэтому он, как и все другие формы буржуазного сознания, не покинул границ дихотомического понимания капиталистической реальности, практически «мировоззренческая» (нацистская или марксистская) радикализация которого формирует неизбежное для антисемитизма манихейство.
3. В «ревизионизме», в конце концов, эта ситуация обретает своё адекватное выражение, почему марксизм-ленинизм мог мало противопоставить расколу рабочего движения, кроме бессильных обвинений в предательстве в адрес социал-демократии.
4. В ленинской теории это связывается с понятием «рабочей аристократии». Для «западного марксизма» более интересны идеи колеблющегося между фашизмом и социализмом французского теоретика Жоржа Сореля, который ещё в 90-е годы 19-го столетия видел в «обуржуазивании» пролетариата грядущий «кризис марксизма». Это «обуржуазивание» казалось ему результатом стратегии буржуазии, которая при помощи школ и СМИ отнимает у пролетариата его, как бы, естественное классовое сознание — идея, которая позднее была перенята Грамши.
5. Пока в биржевом крахе и вытекающем из него обесцениванием «фиктивного капитала» (Маркс) кажущаяся несвязанность приносящего проценты капитала со сферой производства не оказывается лишь ограниченной во времени возможностью.
6. Ясно, что подобная теория может лишь при помощи теорий манипуляции и заговоров объяснить, почему нескольким капиталистам удаётся предотвратить своё свержение подавляющим большинством и, тем самым, упразднение «разлагающегося» капитализма.
7. При чём эти урезывания происходят не столько по причине субъективной неспособности теоретика Ленина, сколько ещё недоразвитым состоянием самих общественных отношений.
8. В этом отражается конституция меновой стоимости (более специфически – денег как формы её проявления): исторически-генетически она происходит из сферы циркуляции, но логически — из сферы производства.
9. В этом фиксированном на циркуляции представлении об «анархии рынка» существование мелкий, разрозненных производителей товаров совпадает со свободной конкуренцией; т.е. развитое Марксом понятие «свободной конкуренции» идентифицируется с реально-историческим, прошедшим периодом капитализма, которая преодолевается в империализме посредством власти нескольких монополий.
10. См. об этом следующий ниже экскурс.
11. В антисемитизме действует правило: «Кто еврей — определяю я» (Карл Люгер). Более современные примеры: после падения Берлинской стены могила Брехта была исписана антисемитскими каракулями, а в сегодняшней России большинство населения считает Гитлера евреем, равно как антисемитская «Память» – антисемита Жириновского.
12. Мойше Постоун указывал на идентификацию понятия стоимости с «евреем» в мышлении нацистов. «Еврей» становится представителем стоимости: она — абстракция, но абстракция реальная. В своей развитой форме как капиталистическое отношение, в котором она охватывает общество как тотальность её моментов, она не обладает никакой эмпирической воспринимаемостью, но тем не менее подчиняет себе конкретную реальность. К «вечному жиду»: «вечный» потому, что капитал кажется недвижимым движением, как де-историзация времени, как мёртвый труд, вечный природный закон так раз потому, что результатом его движения является лишь воспроизводство идентичного, стоимости. Т.к. «еврей» является абстракцией, которая должна, однако, персонифицироваться в конкретных евреях, антисемит должен обезличить людей до стереотипа, обещающего соответствовать абстракции «еврея». Таким образом, антисемит постоянно нуждается (согласно своей склонности не понимать сущность и её проявление как опосредованные, но как непосредственно совпадающие) в эмпирических доказательствах правоты своих утверждений о «еврейской сущности», что в «спокойные» времена кажется лишь галлюцинирующим расстройством восприятия, принимающим каждое опровержение за доказательство, на «краю» общества. В момент же кризиса это оказывается конститутивной характеристикой «середины» общества и радикализуется в том направлении, чтобы сделать собственные абстракции действенными в реальности, что — как знал ещё Гегель — означает их уничтожение.
13. Я думаю, что это уже указывает на то, что гносеологические представления Ленина в «Философских тетрадях» (как в цитируемом «Конспекте о науке логики Гегеля») вполне соответствуют представлениям в «Материализме и эмпириокритицизме», т.е. распространённое отделение «диалектических» тетрадей от эмпиристической книги о материализме довольно спорно. Также можно было бы показать, что абсолютный идеализм Гегеля является лишь оборотной стороной объективизма Ленина, ибо как у Гегеля существующее в историческом процессе абсолютное в конечном итоге снова возвращается в природу как к своему началу, так оно появляется и в теории отражения у Ленина как «безсубъектный процесс» (Альтюссер).
14. Ср. аналогию у Энгельса на примере «отрицания отрицания» ячменного зерна: естественное превращение зерна в растение кажется аналогичным опосредованному человеческой деятельностью превращению ячменя в пиво.
15. Онтологическое понятие труда в марксизме-ленинизме заложено ещё самими Марксом, т.к. и у него встречается такое понимание абстрактного труда, которое заставляет его казаться изначально-вневременной категорией; к примеру, когда он говорит в «Набросках», что представление о «труде» как о «труде вообще» является древним. Этому можно было бы противопоставить идеи «главы о фетише» первого тома «Капитала», где абстрактный труд как реальная абстракция определяется как результат частной организации производства отдельных индивидов, т.е. как продукт самого капитализма, который в своём развитии постоянно воспроизводит оный и расширяет его, и одновременно служит его исторической границей. Категория абстрактного труда, таким образом, связана с представлением о линеарном времени и связанным с этим расколом в единстве производства и воспроизводства, которое распространилось с капиталистическим упразднением феодализма и характерного для него циклического времени.
16. Согласно Энгельсу, это противоречие становится очевидным в экономических кризисах: «Способ производства бунтует против способа обмена»; решение может заключаться только в том, «что способы производства, присвоения и обмена будут приведены в соответствие с общественным характером средств производства», т.е. «что закономерности их собственного действия, которые противостояли им до сих пор как внешние, управляющие ими природные законы, … будут применяться людьми с полным пониманием дела и станут подчинёнными». («Анти-Дюринг»). Так же, как Энегльс понимает докапиталистическое простое товарное производство, в котором «определение стоимости посредством рабочего времени … было видимым на поверхности товарообмена», т.е. считает закон стоимости в до-монетарном товарообмене верифицируемым, и считает, что эта прозрачность была разрушена «переходом к металлическим деньгам», т.к. «привычка считать деньги» «затмевает понимание измеряющего стоимость характера труда», он постулирует для социалистического общества, что люди в нём снова смогут точно «подсчитывать», «сколько рабочих часов содержится в паровой машине, в гектолитре пшеницы…, в ста квадратных метрах ткани… Но тогда и общество будет должно знать, сколько труда нужно на создание какого-либо продукта потребления. …» Полезные характеристики различных предметов пользования, сравниваемые друг с другом и с затраченным на их создание количеством труда, будут определять план. Люди будут регулировать всё очень просто без посредничества ‘знаменитой’ стоимости» («Анти-Дюринг»). Но несмотря на то, что это представление об общественном подсчёте рабочего времени на основе непосредственного рабочего времени в конечном итоге снова приводит к тем самым апориям, на которые указывал Маркс в теориях Прудона (который был не только утопическим социалистом, но и пламенным антисемитом) в «Нищете философии». Непосредственный переход от простого к капиталистическому товарному произвосдвтву, где «странствующий торговец, merchant adventurer» кажется «революционным субъектом», т.к. вместе с ним «с чужбины… прибывают деньги», оказывается в опасной близости к теориям о «семитской сущности денег», в которых деньги происходят из «эпохи вавилонцев, иудеев, греков и римлян», как объясняет стоящий недалеко от Прудона теоретик «свободной экономики» Сильвио Гезель. В его книге «Естественный экономический порядок» понятие «еврей почти не встречается. Он говорит более прилично — о получателе процентов». (V. Woelk, Natur und Mythos, DISS-Texte Nr. 21) В Марксовом сочинении «К еврейскому вопросу» («Каков мирской культ еврея? Торгашество. Кто его мирской бог? Деньги.») тоже можно наблюдать, что антисемитизм как псевдо-революционная идеология принимает угрожающие масштабы в том же размере, в каком критика общества концентрируется на сфере циркуляции.
17. Именно потому, что марксизм-ленинизм так же онтологически утверждает разделение между объектом и субъектом, как и философский идеализм, и оставляет вопрос о социальной конституции этих категорий либо не решённым, либо просто без внимания, он вынужден видеть проблему в отношениях категорий друг с другом, либо в том, какому из обоих полюсов отдаётся предпочтение. Как «материализм» марксизм-ленинизм логичным образом утверждает примат внешнего мира над сознанием, что, однако, заводит его в круговую аргументационную дилемму, которая встречается ещё у Канта, которому приходится полагать способность к познанию («трансцендентальное априори») как предшествующее познанию, но соглашается с этим противоречием как с неразрешимым и не разрешает его плоским эмпиризмом как марксизм-ленинизм, к чьим «заслугам», например, относится основательно завуалированный вопрос о конституции буржуазного субъекта и формах его (не)сознательности.
18. Ещё Энгельс указывал на то, «что биржа обещает стать превосходным представителем капиталистического производства», «которая при дальнейшем развитии тенденции должна будет сконцентрировать всё производство, промышленное и сельскохозяйственное, весь транспорт, средства коммуникации и функцию обмена в руках биржевиков» так, что «капиталист больше не имеет общественной функции, кроме получения прибыли, стрижки купонов и игр на бирже» («Анти-Дюринг»).
19. Ср., к примеру, высказывание члена ЦК КПГ Рут Фишер в её берлинской речи в 1923-м году: «Кто выступает против еврейского капитала…, тот уже участвует в классовой борьбе, даже если и не знает этого… Бейте жидовских капиталистов, вешайте их на столбах, давите их!» (цитируется по Eva Groepler, “Zertrampelt die Judenkapitalisten”, Konkret 1/91).
20. Эта и последующие цитаты из: Karam Khella, «Jederzeit, überall, mit allen Waffen. Imperialismus heute», Theorie und Praxis Verlag, Hamburg 1987. Книга была написана, очевидно, до крушения так называемого реального социализма, но это событие ни в коем случае не привело к фундаментальной ревизии антиимпериалистического видения мира, но, скорее, даже усилило склонность к теориям заговора («Империализм сегодня» и «Власть сотни» были, кстати, названиями ГДР-овских учебников о «госудасртвенно-монополистическом капитализме»).
21. Т.к. в США по причине исторических условий формирование буржуазного общества происходило в атипично «чистой» форме, они с тех пор служат объектом проекции всевозможных антикапиталистических предрассудков.
22. Революционная фразеология Келлы столь ортодоксальна, что почти что трогательна: «В целом сфера влияния империализма уменьшается. Социалистические государства, народные демократии и освобождённые территории всё более расширяются (!) и становятся сильнее (!!)… Производственные отношения в условиях развитого монопольного капитализма отражаются в анализе общества таким образом, что тончайшему классу монопольных капиталистов противостоят неимущие массы. … Государственно-монополистический капитализм является непосредственной ступенью к социализму. Финансовый капитал обуславливает, т.к. является паразитическим, загнивание капитализма. Поэтому монопольных капитализм — это умирающий капитализм. … Дела империалистов плохи. В своих метрополиях они сталкиваются с растущим (!) сопротивлением рабочего движения. В сферах эксплуатации на трёх континентах освободительные движения готовят им ад. Государства ААА стали штормовыми центрами мировой революции (!)».
23. В случае с Rakah речь идёт о Коммунистической партии Израиля. Несмотря на то, что Келла не уточняет, насколько Rakah вообще является коммунистической, она всё равно, по его мнению, выполняет функцию алиби, т.к. «движение колонистов никогда не приведёт к власти коммунистическую партию. Посему оно её допускает, но не выбирает». Тем самым, мы приходим к глубочайшему пониманию, что партии и выборы, если бы могли что-то изменить, были бы запрещены.
