Предлагаем вниманию читателей сайта АСТ статью русского философа и постклассического анархиста Борового. В своей работе он показывает отличие революционного синдикализма от партийного социализма и современного ему индивидуалистического анархизма.
Если в плане отвлеченной мысли сильнейший удар рационализму в наши дни был нанесен философией Бергсона, то в плане действенном самым страшным его врагом стал — синдикализм, сбросивший догматические путы партий и программ, и от символики представительства перешедший к самостоятельному творчеству.
В определении и характеристике революционного синдикализма надлежит быть осторожным.
Чтобы правильно понять его природу, необходимо ясно представлять себе глубокую разницу между синдикализмом, как формой рабочего движения, имеющей классовую пролетарскую организацию, и синдикализмом, как «новой школой» в социализме, «неомарксизмом», как теоретическом миросозерцание, выросшим» на почве критического истолкования рабочего синдикализма.
Это — два разных миpa, живущих самостоятельной жизнью, на что, однако, исследователями и критиками синдикализма и доселе не обращается достаточно внимания.
Сейчас нас интересует именно «пролетарский синдикализм». Его развитие наметило следующие основные принципы:
а) примат движения перед идеологией, в) свободу творческого самоутверждения класса, с) автономию личности в классовой организации.
Bсе построения марксизма покоились на убеждении в возможности познания общих — абстрактных законов общественного развития и, следовательно, возможности социологического прогноза.
Синдикализм, по самой природе своей, есть полный отказ от каких бы то ни было социологических рецептов. Синдикализм есть непрестанное текучее творчество, не замыкающееся в рамки абсолютной теории или предопределенного метода. Синдикализм — движение, которое стимулы, определяющие его дальнейшее рaзвитие, диктующее ему направление, ищет и находить в самом себе. Не теория подчиняет движение, но в движении родятся и гибнут теории.
Синдикализм есть процесс непрестанного раскрытия пролетарского самосознания. Не навязывая примыкающим к нему неизменных лозунгов, он оставляет им такое же широкое поле для свободного положительного творчества, как и для свободной разрушительной критики. Он не знает тех непререкаемых «verba magistri», которыми клянутся хотя бы пролетарские политические партии. В последних — партийный катехизис, заранее отвечающий на все могущие возникнуть у правоверного вопросы, в синдикализме бьется буйная радость жизни, готовая во всеоружии встретить любой вопрос, но не заковывающая себя в неуклюжие догматические доспехи. В политической партии пролетарий — исполнитель, связанный партийными условностями, расчетами, интригами; в синдикализме он — творец, у которого никто не оспорит его воли.
Самый уязвимый пункт «ортодоксального» марксизма — вопиющее противоречие между «революционностью» его «конечной цели» и мирным, реформистским характером его «движения», между суровым требованием непримиримой «классовой борьбы» и практическим подчинением ей парламентской политике партии.
В синдикализме нет и не может быть этого мучительного, опорочивающего основной смысл движения — раскола. В синдикализме все преломляется в самой пролетарской среде — среди производителей; движение и цель — слиты воедино, ибо они одной природы; «движение» также революционно, как и «цель». Цель — разрушение современного классового общества, с его системой наемного труда, средства — диктуются духом классовой нетерпимости ко всем формам государственно-капиталистического паразитизма. Так, конечная цель синдикализма является действенным лозунгом и каждого отдельного момента в его движении.
Будущее в глазах синдикализма — продукт творчества, сложного, не поддающегося учету, процесса, модифицируемого разнообразными привходящими факторами, иногда радикально меняющими среду, в которой протекает самое творчество. Знать это будущее, как знают его правоверные усвоители партийных манифестов, невозможно. Под реалистической, якобы, оболочкой партийной и парламентской мудрости реформизма, кроется, наоборот, самый беспредельный утопизм, вера в возможность путем словесных убеждений и частичных экспериментов — опрокинуть сложную, глубоко вросшую и в нашу психику, систему.
Но можно желать изменить настоящее и строить будущее, согласно воле производителя, той воле, которая отливается непосредственно в реальных, жизненных формах его объединения — его классовых организациях.
Воля пролетариата, его классовое сознание, творческие его способности, степень его культурной подготовки, личная его мощь — инициатива, героизм, сознание ответственности — вот революционные факторы истории!
Воля производителя, творца — вот духовный центр пролетарского движения.
Синдикат, (синдикат: профсоюз – рабочий союз, в переводе с французского – Редакция) поэтому, должен стать ареной самого широкого, всестороннего развития личности. Член синдиката не поступается своими религиозными, философскими, научными, политическими убеждениями. Они — свободны. По меткому выражению одного из пропагандистов синдикализма, синдикат есть «постоянно изменяющееся продолжение индивидуальностей, образующих его. Он отливается по типу умственных запросов его членов».
Воля производителя, этот, как мы сказали, духовный центр движения, не есть ни выдумка идеолога, ни нечто произвольно самозарождающееся. Воля эта есть — «объективный факт», продукт определенных техноэкономических условий.
Синдикализм есть плод того расслоения, которое имеет место в пролетариате под влиянием технического прогресса и повышенных требований к самому рабочему.
Ортодоксальный марксизм в своих построениях опирался на первоначальную капиталистическую фабрику с деспециализированным рабочим — чернорабочим, низведенным до роли простого “орудия производства”. Фабрика была своеобразным микрокосмом, в котором воля непосредственного производителя была подчинена воле хозяина, контролирующего органа и где от рабочего — по общему правилу — требовалось не сознательная инициатива, а слепое подчинение.
Синдикализм соответствует новой стадии в развитии капитализма. К современному рабочему, благодаря повышенным техническим условиям производства, предъявляется требование интеллигентности. Интеллектуализация труда повсюду идет быстрыми шагами. Чернорабочий уступает место квалифицированному и экстраквалифицированному рабочему, как отсталые технически броненосцы должны были в наше время уступить место дредноутам и сверхдредноутам.
Современный рабочий должен быть активен, сознателен, обладать инициативой, обнаруживать гибкость и быстроту в решении предлагаемых ему технических проблем. Наряду с прогрессом техники современного рабочего воспитывает рост классового самосознания. Эра рабочего автоматизма кончена.
Современная мастерская должна сочетать — самостоятельного работника с сознательным подчинением коллективной дисциплине, требуемой самой природой коллективного труда.
После сказанного — ясно, как неправильны указания отдельных критиков синдикализма на то, что если он наследовал что-либо в марксизме, то только утопические элементы. Подобное указание только и возможно при смешении синдикализма «пролетарского» с мифологическими концепциями Сореля (1).
Пролетарский синдикализм в самой основе своей исключает «утопическое».
В центре синдикального движения — личность, единственная подлинная реальность социального миpa. Личности объединяются по признаку, характеризующему положение их в производственном процессе, в определенных местных и профессиональных группах, именуемых синдикатами. Объединение это ставить себе совершенно определенные реальные цели: защиту жизненных, экономических интересов своих членов. Синдикат есть средство, орудие в руках образующих его рабочих — не более. Совокупность синдикатов представляет — организацию «класса», «пролетарскую организацию». Класс, как таковой, есть, конечно, социологическая абстракция; в мире вещей — он искусственная группировка в целях самозащиты определенной совокупности индивидуальностей. Когда мы говорим о «воле», «психологии», «политике» класса—то, очевидно, имеем в виду не какую-либо вне личностей, самостоятельно живущую субстанцию, но совокупность лиц, связанных однородным положением в производстве, потребностью в защите однородных интересов и вытекающей отсюда необходимостью однородных актов. Поэтому, поскольку личности, образующая класс, удовлетворяют свои индивидуальные запросы, свою личную волю, они совершают акты, целиком относящееся к области индивидуальной психологии и индивидуального действия, поскольку они выступают солидарно, в целях защиты некоторого, общего им всем интереса, выступают не как люди, но, как пролетарии, они совершают акты, относящиеся к области классовой психологии и классового действия. Одно лицо своими индивидуальными действиями, разумеется, не осуществляет ничего классового, хотя оно и может не только угадать, но и твердо знать линию будущего поведения со стороны своих товарищей по положению в производстве, а, следовательно, и класса. Предположить, что отдельная индивидуальность несет в себе нечто “классовое”, значило бы признать существование некоторых «средних», абстрактных индивидов, и о невозможности этого мы уже довольно говорили. Но личность может выступать и как член класса, когда она выступает, как член совокупности, защищая осознанные интересы совокупности.
Поэтому, и класс не есть нечто, стоящее над личностью, подчиненное стихийным закономерностям, но орудие ее защиты в строго определенном, экономическом плане. И «политика» класса обусловливается не заранее созданной «теорией», но непосредственными требованиями реальных личностей, применительно к данному моменту.
Один из наиболее выдающихся практических деятелей синдикализма следующим образом характеризует общий план синдикальной организации: «Здесь (Всеобщая конфедерация труда) есть объединение и нет централизации; отсюда исходить импульс, но не руководство. Везде федеративный принцип: на каждой ступени, каждая единица организации самостоятельна — индивид, синдикат, федерация или биржа труда… Толчок к действию не дается сверху, он исходить из любой точки и вибрация передается, все расширяясь, на всю массу конфедерации.
Отказ синдикализма от рационализма, науки и научного прогноза, в качестве руководителей его жизненной политики, отказ от представительной демократии и парламентаризма, как господства идеологов — есть прежде всего продукт «массовой психологии», весьма неблагосклонной к утопизму.
Ничего утопического, действительно, не заключается в проникновении синдикализма «индивидуализмом», ни «насилия», как метода классовой борьбы.
Абсолютный индивидуализм и революционный синдикализм— прямо антиномичны. Тот «страстный» и «напряженный» индивидуализм, про который пишут некоторые синдикалисты, который действительно живет в синдикализме и без которого самый синдикализм был бы невозможен, как самостоятельная — вне napтийного руководства — форма пролетарского движения — никогда и нигде не высказывался в смысле отрицания «общественности» или даже существенных ограничений ее в пользу неограниченного произвола отдельной индивидуальности. Сама возможность подобных утверждений зиждется, с одной стороны, на преувеличении роли анархизма в синдикалистском движении, с другой, на старом представлении об анархизме — как абсолютно индивидуалистическом учении. Но такого анархизма вообще ныне нет и менеe всего абсолютными индивидуалистами были те анархисты, которые вошли в синдикализм и играли в нем заметную роль. Даже редактор официального органа Конфедерации (La voix du Peuple)—анархист Э. Пуже, во всех своих писаниях подчеркивавший плодотворное значение творческой инициативы личности и понимающий хорошо роль «сознательного» меньшинства, тем не менее, никогда не заключал в себе ничего ни штирнерианского, ни ницшеанского.
Столь же неправильно было бы видеть «утопизм» и в «насилии» синдикализма. Большинство исследователей понимают это «насилие» обычно в каком-то нарочито «материалистическом» смысле, в смысле непосредственного принуждения кого-либо к какому-либо акту или непосредственного разрушения чего-либо.
Но «насилие» синдикализма не есть террор.
Террор, укладывающийся в рамки традиционного анархистского права, совершенно исключен из методов борьбы революционного синдикализма.
То, что на языке “теоретических синдикалистов” называется «насилием», есть в сущности, аполитические, внепарламентские способы борьбы или открытые классовые выступления пролетариата, так наз. «action directe» (прямое действие). Последние могут с начала до конца носить легальный характер, оставаясь тем не менее революционными, так как всегда посягают на самые основы капиталистической системы. Революционный синдикализм — как прекрасно определил Пуже — не боится частичных «реформ». Но он борется… против системы, которая возводит в принцип «соглашения» с хозяевами (патронатом) и не идет далее смешанных комиссий, арбитражей, регулирования стачек, «советов труда» с их увенчанием в форме «Высшего Совета Труда».
Синдикализм полагает, что «насилие» — необходимый спутник всякой принудительной санкции, а, следовательно, и всякого «права». Нет организованного «права» без насилия.
Но наряду с правом — публичным и гражданским, санкционированным государством, — есть иное неписаное право, покоящееся на коллективной вере, коллективно выработанном убеждении в справедливости притязаний, как личности, так и общественного класса на полный продукт их творчества.
Каждый общественный класс имеет сознанье своего права. И право «пролетарское» глубоко враждебно праву «капиталистическому». Наличность подобного правосознания и принципиальное содержание его, обусловленное разрывом с другими классами, определяет духовное рождение класса. И разрыв между классами тем полнее, чем резче, чем ярче правовое сознанье классов. «Чем капиталистичнее будет буржуазия, — правильно писал Сорель — тем воинственнее будет настроен пролетариат, тем больше выиграет движение». И, поскольку «право» одного класса считает желательным или справедливым ограничение или упразднение «прав» другого, и класс пытается осуществить свое «право», он совершает «насилие».
«Всякий общественный класс,— пишет итальянский синдикалист Оливетти — всякая политическая группа стремится применить насилие к другим и не допустить его по отношению к себе самому, узаконить собственное насилие и бороться против насилия со стороны других. Ни одной человеческой группе никогда не удавалось восторжествовать иначе, как при помощи силы….»
Поэтому, «насилие» революционного синдикализма есть не только организованное нападение на капиталистический режим, но и необходимая самооборона, ответ на покушения со стороны «права буржуазного» на «право пролетарское». Это «насилие» — в истинном смысле этого слова — борьба за существование. А содержание синдикалистского «права» — не объявление пролетарской «диктатуры», а обеспечение свободы и социальной справедливости.
Это, по необходимости, беглая характеристика философии революционного синдикализма все же – позволяет утверждать, что рабочий синдикализм, выросший и развившийся самостоятельно, чуждавшийся каких-либо «теоретических» выдумок, в движении своем создал несколько моментов, поразительно напоминающих, столь далекое, казалось бы, ему философское учете Бергсона. Один из авторитетнейших представителей теоретического синдикализма, Лягарделль протестовал однажды против того, что многие стараются усмотреть в «антиинтеллектуалистской философии Бергсона философские основания синдикализма». «Это неверно,— писал он — имеется аналогия, совпадение, сходство в нескольких существенных пунктах… Но эта все»…
Этo замечание для нас драгоценно. Тем знаменательнее и значительнее становится это «совпадение», это «сходство в нескольких существенных пунктах», если основы синдикализма слагались самостоятельно, вне какого бы то ни было влияния французского философа. Это означает, что философское движение против «разума», как единственного источника познания, — не одиноко, что рядом с ним, но независимо от него, движется в том же направлении, быть может, самое могучее по идейному смыслу, течение современности.
Мы знаем уже, что все рассуждения Бергсона вытекают из его общего представления о жизни, как бесконечном, слитном, неделимом и неразрывном потоке. Всякое расчленение его рассудком, т.е. всякая научная работа, дает нам лишь условное, ограниченное представление о жизни и ее явлениях. Лишь интуитивное знание позволяет нам проникнуть внутрь предмета, постичь жизнь и ее явления в их внутренней глубочайшей сущности.
И синдикализм, это практическое рабочее движение, одухотворяется теми же мыслями. Бергсоновское учение о жизни чрезвычайно близко воззрениям синдикалистов на сам синдикализм. Они рисуют себе синдикализм, не как застывшую форму, сказавшую все свои слова, выработавшую раз навсегда свою программу и тактику, а как непрестанное классовое творчество, своеобразный трудовой поток, не замыкающийся ни в рамки каких-либо абсолютных теорий, ни раз навсегда установленных методов.
Как у Бергсона наряду с поверхностным, внешним рассудочным «я», выработавшим язык и научные методы для удовлетворения своих, практических нужд, живет глубокое, внутреннее, жизненное «я», раскрывающее свое самосознание через интуицию, так в социальной философии синдикализма живет тоже противоположное применительно к социальной среде.
В экономике это — противоположное между обменом, преходящей формой, обслуживающей внешние потребности хозяйственного общества, и производственным процессом — глубоким внутренним механизмом, неотделимым от самого существования общества (2).
Синдикализм открыл новую эру в развитии пролетарского самосознания.
Первоначально стихийный, непосредственно выросший из жизни, синдикализм в наши дни становится сознательным классовым протестом против рационализма — против слепой веры в непогрешимость теоретического разума, всеустрояющегося силой своих отвлеченных спекуляций.
Синдикализм утверждает автономию личности, утверждает волю творческого и потому революционного класса.
В синдикалисте живут рядом: «страстный индивидуализм», ревниво оберегающий свою свободу, и напряженное чувство «пролетарского права». Синдикалист уже не исполнитель только чужих мнений, но непримиримо и героически настроенный борец, своим освобождением несущий свободу и другим.
И спор между редеющими защитниками рационализма и его врагами — думается мне — уже не есть только столкновение двух противоборствующих духовных течений, не есть контраверзы философских школ, турнир политических мнений, но борьба двух разных типов человеческого духа.
1) Необходимо, однако, различать “утопию” и “социальный миф” Сореля. Утопия — рассудочное построение, плод выдумки, вдохновения кабинетного мудреца. И тем безжизненнеe и отвлеченнее становится утопия, чем более доказательств приводить в ее защиту автор. Самые остроумные и проницательные схемы не могут охватить жизнь в ее многообразии. И жизнь всегда смеется над бессильными фантазиями человеческого мозга. Социальный миф не есть рассудочное построение, он — целый, живой, неделимый образ, созданный интуитивно, субъективно — достоверный, но не доказуемый логической аргументацией. Социальный миф не может быть изложен в терминах науки. Таков, например, миф, о наступлении царствия божьего на земле, таков наиболее популярный и властный у Сореля миф о «Всеобщей стачке» — социальной революции. Миф трепещет полнотой подлинной и целостной жизни; он — неразложим на рационалистические клеточки, но сам является источником творчества. Миф, одушевляющий революционера — идентичен религиозному огню, владевшему первым христианином. Он — вне контроля интеллекта, ибо, по словам Сореля, он не «описание вещей, но выражение воли».
2) Это противоположное — существенно для современной хозяйственной формы. Торговый капитализм, некогда открывавший дорогу промышленному, когда то бесспорный и могучий хозяин рынка, приучается нынe к скромной роли агента промышленного капитала, олицетворяющего современное производство.
В политическом плане синдикализм выдвигает противоположное между легальным реформизмом — получим, исповедующим культ малых дел, и революционным реформизмом — в своих завоеваниях утверждающим свою подлинную сущность, свое «право».
_________________________
Алексей Алексеевич БОРОВОЙ (1875-1935)
Известный российский философ, экономист, правовед, историк. Теоретик постклассического анархизма XX века. В 1898 г. окончил юридический факультет Московского университета, занимал должность приват-доцента. В 1904 г. во время командировки во Францию стал приверженцем анархизма. Лекции Борового об анархизме в годы первой революции принесли ему огромную популярность. В 1906-1910 гг. руководил издательством «Логос». После свержения самодержавия Боровой читал лекции на юридическом факультете, занимался изданием своих работ по теории анархизма, в 1918 г. стал членом инициативной группы «Московского союза идейной пропаганды анархизма». В 1921 г. стал одним из учредителей Всероссийского комитета по увековечению памяти П. А. Кропоткина, с 1923 г. — активным участником работы Кропоткинского музея в Москве. С 1927 по 1932 гг. Боровой отбывал ссылку в Вятке, где работал старшим экономистом Вятского смоллессоюза, а затем был переведен во Владимир.
Философские взгляды А. А. Борового испытали влияние А. Бергсона, а также таких течений, как персонализм, интуитивизм, ницшеанство, марксизм. Действительность Боровой трактовал как «творческую эволюцию», постигаемую интуицией. Идеалом анархизма он считал безграничное развитие человека и столь же безграничное расширение его возможностей. Как теоретик анархизма, Боровой эволюционировал от анархо-индивидуализма и анархо-синдикализма к анархо-гуманизму (течению постклассического анархизма). Он ставил задачу пересмотра основных положений «традиционного анархизма» — как «коммунистического течения» в анархизме (М. Бакунин, П. Кропоткин и др.), так и «абсолютного индивидуализма» (М. Штирнер, Ф. Ницше и др.), выступал за «культ человека», но против превращения «я» в центр Вселенной.
ссылки по теме:
Створено синдикалістську профспілку – Автономна спілка трудящих
Классы, эксплуатация, классовая борьба
